Приглашение в песочницу

– Александр Борисович, я пыталась узнать, ставили ли вы раньше «Золушку». Выяснила, что только со студентами...

– ...был такой грех...

– ...значит, для вас это работа с новым текстом. Открытия для себя какие–то сделали?

– Опыт новой работы с текстом — вроде бы да. Но «Золушка» — одна из моих любимых сказок с детства. Весь текст практически «на ушах висит». Так что опыт работы заключался в следующем: есть пьеса Евгения Шварца и есть киносценарий «Золушки», и они немножечко различаются. Много замечательного и там, и там — мы пытались объединить два текста.

– Накануне премьеры вы спокойны и уверены в себе?

– Нет, спокойным я никогда не бываю. Это бессмысленное существование режиссёра: если ты успокоился, значит, уже ничего не получится. Я, естественно, не спокоен. Но пока всё развивается так, как развивается. В любом случае, когда ты выпускаешь премьеру, недели времени не хватает.

– Я так понимаю, что здесь действует целая команда звёзд. Вот и музыкальное оформление спектакля — работа вашей петербургской коллеги Елены Булановой. Много ли будет музыки, кстати?

– Много. И музыкальные темы, и номера: музыкальные, танцевальные...

– Поют–то как, на ваш взыскательный вкус?

– Нормально поют (улыбается. — Т. К.).

– Обнаружились чьи–то неожиданно хорошие голоса или вы были уверены в том, что всё будет именно так, как складывается?

– Знаете, я всегда предпочитаю пение актёров драматического театра, поскольку они не поют, а исполняют. Не знаю, существуют ли сейчас такие конкурсы, но раньше были — вроде «Поют артисты драматических театров». И то, что делают актёры, они делают очень достойно.

– Кто из актёров, на ваш взгляд, оказывается сегодня в самом необычном амплуа?

– Распределение продумывалось задолго. Но работают любопытно: Варя Бабаянц (Мачеха), да и Рита Ильичёва с Таней Ивановой (Анна и Марианна)... не говорю уже про Серёжу Ребрия.

– Была бы возможность, кого бы сами сыграли в этом спектакле?

– Наверное, это был бы моноспектакль.

– ??? Как бы это выглядело?

– А Бог его знает. Но текст настолько вкусный, настолько игровой, заразительный и озорной, что хочется его произносить без конца.

– Я читала, что «Золушка» — это социальный заказ...

– Может быть. Но это и заказ души: очень хотелось поставить именно «Золушку».

– Вот вы сказали: «Озорной спектакль». Помогает или мешает репетициям ледяная, стылая весна на норильских улицах?

– Ваша погода — тоже достаточно озорная. Когда выхожу на улицу, я не ощущаю «36,6». Для меня это нормальная температура, потому что в Питере даже 20 градусов — это уже много озорнее, чем ваши 40. Поэтому дискомфорта из–за погоды нет. Хотя градус, который «происходит» иногда на репетициях, — согревает. Когда «включаемся» в спектакль, начинаем хулиганить, перестаём быть взрослыми.

– Кстати о взрослых, детях и тех взрослых, которые были детьми — вы же именно так обозначили аудиторию «Золушки». Что же взрослые должны почувствовать во время спектакля?

– Если они хотя бы на несколько секунд умудрятся превратиться в детей, то всё будет нормально: тогда мы достигли цели.

– Дети мудрее, чище, лучше?

– Это даже не вопрос. Это ответ.

– Здесь, в атмосфере «Золушки», вы в какой–то момент почувствовали себя маленьким? Даже во время репетиции, понимая, что руководите процессом?

– Да я уже даже не ощущаю, что руковожу. Как будто место действия — песочница, и мы там пытаемся что–то придумать. Вот когда в эту сторону все работают, тогда и получается озорство, наив, непосредственность.

– А как же «идейный посыл», «добро всегда побеждает зло»?..

– «Идейный посыл» послали, и он идёт, и он идейный, и он посыл... (улыбается. — Т. К.) Для детей, мне кажется, нельзя делать нравоучения. Всё должно быть только на эмоциональном уровне — как, впрочем, и для многих взрослых. Если спектакль будет воздействовать не на разум, а на сердечко, на душу, тогда всё нормально. Если же будет читаться: «Вот про это мы ставим» — очень этого не люблю.

Не помню, говорил ли я вам, но когда режиссёр может в одной фразе высказать: «Я хочу поставить спектакль про...» — всё, можно не ставить, он уже выразил свою мысль.

– Прозвучало из ваших уст слово «похулиганить». Отсутствие Пажа в вашей «Золушке» — хулиганство?

– В пьесе не было Пажа, а именно она была для нас первичной. Потому что кино — это кино. У нас нет, к примеру, возможности сделать стоп–кадр и в долю секунды поменять костюм героине. А реплики из киносценария, безусловно, в постановке есть.

– Можно ли сказать, что это в полной мере музыкальный спектакль?

– Во всяком случае, в бОльшей мере.

– Я даже знаю, что вы использовали в «Золушке» темы из одноимённого мюзикла Ричарда Роджерса...

– И это есть, да.

– Это всё–таки российская, советская сказка? Или интернациональная?

– Это сказочная страна, и эта сказка понятна всем. Любая девочка мечтает о принце.

– Ну да, история Золушки вошла... в коллективное бессознательное.

– И вот мы бессознательно пытаемся что–то сделать.

– А интрига–то будет? Все ведь знают, чем должна сказка закончиться. Может, свадьбу Золушки уж сразу сыграете?

– Свадьбу в этот раз играть не будем. Потому что у Евгения Щварца совершенно справедливо текст заканчивается словами: «Не хочу мешать людям выяснять отношения».

– Александр Борисович, и традиционное пожелание зрителю, пожалуйста...

– Детям — не разочароваться. А взрослым, настаиваю на этом, — попытаться на несколько мгновений стать детьми.

Беседовала Татьяна КРАМАРЕВА

Фото Владимира МАКУШКИНА