Закон превыше всего

В дни, когда советской прокуратуре исполнилось 100 лет, свой 70–летний юбилей отметил удивительный человек с интереснейшей судьбой — Владимир Иванович Сурмач работал прокурором Норильска с 1986 по 1996 год, в самое смутное для города время.

Владимир Сурмач родился в 1948 году на Кубани, и, возможно, тяготы послевоенного детства заложили тот стержень, который позволил ему прожить замечательную жизнь, посвященную борьбе за справедливость и закон.

Сурмач был назначен прокурором Норильска приказом прокурора РСФСР и приступил к работе 10 ноября 1986 года, проработал два прокурорских срока — десять лет, до ноября 1996 года. Еще 12 лет он оставался старшим помощником прокурора. Сейчас наш герой живет на родине, в городе Тимашевске Краснодарского края, регулярно возвращаясь в Норильск, чтобы поохотиться на уток, встретиться с друзьями. Работает прокурором–наставником в вузе, учит уму–разуму будущих правоохранителей.

ЧП всесоюзного масштаба

— Поначалу, когда я только приехал на Север, ничто не предвещало наступления мрачных, тревожных лет. Хотя в воздухе уже пахло переменами. Постепенно начали вводить талоны на отдельные виды продуктов, потихонечку жизнь стала ухудшаться даже в Норильске, городе достаточно благополучном, — рассказывает Владимир Иванович. — Кстати, в те годы попасть в Норильск было очень почетно — все–таки второй город в крае после Красноярска. До этого я десять лет проработал в Минусинске, и перевод сюда был для меня резким повышением. Если там я имел дело с сельским населением в 60 тысяч человек, то здесь проживали 179 тысяч, работал громаднейший комбинат. Только я освоился, как на комбинате начались забастовки шахтеров, недовольных низкими зарплатами и дефицитом продуктов.

В один из дней прогремел взрыв в здании управления рудника «Октябрьский». Взрывной волной вынесло 22 двери, массу окон, но люди, к счастью, не пострадали, потому что взрыв произошел утром, раньше, чем сотрудники заняли свои кабинеты. Это случилось под Новый год, здание стало промерзать. Конечно, речь шла о ЧП всесоюзного масштаба — приехали специалисты из прокуратуры края, из центрального аппарата КГБ, велось расследование. А я — человек из сельского района, — честно говоря, вообще не знал, с какого конца за такие дела браться. Литературу, какую мог, прочитал за ночь, а наутро уже совещание — надо доложить, как идет расследование. Приезжие товарищи сказали: «Вы здесь хозяин, вам и решать, как действовать». Мы подняли на ноги милицию, дознавателей прокуратуры, и уже к вечеру следующего дня картина преступления была восстановлена. Оказалось, что самодельную бомбу, собранную из обычного будильника с встроенной толовой шашкой и батарейкой «Крона», пронес в здание один из рабочих. Делал бомбу профессионал–взрывник, личность которого установили примерно через год. Мотив в то время был один — хулиганство. Это было мое первое крупное дело.

Смутное время

— Тем временем забастовки продолжались. Я поражался тому, что никто из партийных руководителей не хотел разговаривать с людьми. Как утро — мне звонят, я еду на рудник, общаюсь с шахтерами. Доставалось мне по первое число, слушать меня никто не хотел. Я объясняю, что бастовать нельзя, пытаюсь разъяснить, чем это может обернуться, а они ругаются, плюются, один раз чуть не поколотили... Были среди забастовщиков и те, кто попросту не хотел работать, но много было и смышленых ребят, с высшим образованием. Я их понимал, но проблему решить не мог, мог только убеждать. Это происходило изо дня в день. Прокуратурой я руководил практически по вечерам.

Позже, когда образовался новый горсовет, куда вошло много шахтеров, они стали относиться ко мне по–другому. Одним из руководителей забастовочного движения был Петр Пак, очень начитанный человек. Впоследствии мы с ним подружились.

А потом грянул путч. В горкоме собрали совещание. Филатова тогда не было в городе, у руля стоял главный инженер комбината. Он начал требовать всех депутатов арестовать, а в городе ввести военное положение. Мы, говорит, берем власть в свои руки. Я говорю: «Кто попробует — всех арестую и отдам под суд». Начальника милиции — Бориса Ревазова — предупредил: «Кто попытается внести смуту — всех за решетку». И политики наши не рискнули идти против меня.

Кстати, когда это все случилось, я до Красноярска два дня не мог дозвониться, там своя неразбериха происходила. А ведь я знал одно — мне в политику лезть нельзя, мне и прокурор края сказал, когда удалось с ним связаться: «Не вмешивайся в политику, они сами не знают, что сейчас происходит».

Смутой воспользовались местные норильские авторитеты — были тут такие братья Орловы. Они подогнали к милиции 28 машин, начали сигналить и кричать, что сейчас побьют всех азербайджанцев. Пытались вытеснить всех приезжих отсюда. Но мы с Ревазовым отловили всех этих крикунов, а потом выступили на телевидении с заявлением, что в Норильске порядок будет такой, как и прежде. Никто не смеет командовать в городе, кроме законной власти. На том мы и продержались.

Чистка

С «Заполярной правдой» мы сотрудничали очень тесно. В то время редактором была Тамара Орлова. И вот в газете вышла ее статья о том, что происходит в стране, — и о Советском Союзе, и о перевороте. Депутаты новые — горлопаны — стали кричать, что ее надо снять с должности, но я сказал: «Нет, так дело не пойдет». В тот момент она осталась на работе.

Дожили мы до весны, и тогда вышел приказ разобраться со всеми участниками ГКЧП. Во Дворце культуры комбината собрали заседание, в котором приняли участие все депутаты. Началась настоящая чистка. Людей по очереди вызывали на трибуну и клеймили позором. Взялись за Орлову. Я ее в обиду не дал, на требование снять ее с должности ответил, что это абсолютно незаконно. Правда, чуть позже она сама уволилась. Потом дошла очередь и до меня. Встает один шахтерский лидер и говорит мне: «Я бы на вашем месте пошел и застрелился!» «Ну, вот иди и застрелись!» — говорю. И уехал прямо с заседания на работу. Встреча транслировалась по радио в прямом эфире, жена ее слушала. Я вечером возвращаюсь домой, а жена плачет, дочка плачет, они думали, раз я сразу не вернулся домой, значит, и вправду застрелился...

Вот так мы пережили ГКЧП.

Под давлением

— В 1995 году началась дележка активов комбината. Кто что мог ухватить, то и старался присвоить. Одному должностному лицу «подарили» спортзал, расположенный на площади Металлургов. Здание планировали переделать в рынок. Я подал в арбитраж иск о незаконности предпринимаемых действий. Никто не знал, чем это обернется, потому что лица, фигурирующие в сделке, были весьма высокопоставленными. Поднялся шум, и губернатор края распорядился меня «убрать». Как раз в это время вышла поправка в закон, гласящая, что прокуроры теперь назначаются с согласия губернатора. Мне оставалось до конца срока доработать год. Меня вызвал прокурор края, предложил перевестись в другое место, но я отказался. Не стал писать ни рапорт о переводе, ни заявление об увольнении. Неделю ходил к нему, как на работу. Ситуация накалялась, и коллеги, от греха подольше, уложили меня в больницу, подогнав скорую прямо к прокуратуре. Месяц я пролежал в клинике. Кстати, там я обследовался и мне сделали операцию, на что раньше никогда не было времени. Как только выписался, все вернулось на круги своя: «Пиши рапорт». И мне это надоело. Надо, думаю, как–то воевать. По направлению норильских уже медиков отправился в клинику им. Бурденко на лечение, а заодно зашел в генеральную прокуратуру. Попал на прием к зампрокурора России по кадрам. Объяснил, что меня не просто прессуют, а угрожают убийством — очень уж я многим мешал. На мою служебную записку буквально через две недели пришел ответ, который я берегу до сих пор: «Претензий к вам генеральная прокуратура не имеет, срок вашей работы заканчивается в ноябре 1996 года, однако вы имеете право претендовать на третий срок».

В Норильске меня больше никто не трогал, но предупредили: если я буду настаивать на третьем сроке, то быстро организуют проверку из края. Говорили: «Найдем что–нибудь на тебя — посадим, а не найдем — все равно посадим, за введение в Норильске ДКВ». Загвоздка была в том, что дополнительные компенсационные выплаты вводились еще с согласия прокуратуры СССР, и меня за это привлечь было невозможно. Тем не менее от третьего срока я отказался. А в Норильске остался помощником прокурора, чтобы доработать стаж до северной пенсии.

Порядок и порядочность

— Вскоре я решил пойти на выборы и попробовать себя в качестве мэра. Конечно, я понимал, что меня не изберут, но попытаться хотелось. Кандидатов было пять, мэром стал Ткачев, а я вошел в тройку лидеров. К слову, в мой штаб пришли те самые ярые забастовщики, с которыми я боролся в первые годы своей работы. Я их об этом даже не просил, они вызвались сами. Говорят, мы знаем, что ты — человек порядочный, готовы тебя поддержать. Это, по–моему, дорогого стоит...

Мне очень нравится Норильск, и я ценю хорошее отношение ко мне норильчан. Это и помогло продержаться здесь в самые непростые годы. Я чувствовал, что нужен людям. У меня прием граждан проходил с 16 до 19 часов, а на деле затягивался до 11 часов вечера. Ведь не выставишь людей за дверь, если они пришли к тебе со своими проблемами... Это хороший город, и я рад, что мне удалось внести свою лепту в его благополучие и наведение порядка...

Марина Андриюк